Грейс Грин - Летняя рапсодия [Сборник]

И «…моей дорогой Уитни Маккензи: поместье Браннигенов со всем содержимым». Ее голова закружилась, и она ощутила невесомую летящую радость. Нет, не потому, что дом принадлежал теперь ей, хотя она всегда очень его любила. А потому, что Люк все‑таки ее не обманул.

— Значит, когда ты сказал Виктории Мосс, что надо понимать женщин, то имел в виду ваши отношения с бабушкой?

— И когда я сказал, что кое‑кто «передумал», то имел в виду опять‑таки бабушку, все‑таки оставившую мне виноградники.

— Но… как насчет Виктории Мосс?

— Какой Виктории? — посмотрел он на нее с шутливым недоумением.

Уитни надулась.

— Перестань меня дразнить…

— Да, мы общаемся… но только по делу, мы с Вики старые знакомые… Она даже бегала за мной, когда мы были подростками. Но она никогда не была в моем вкусе… И сейчас тоже. — От его улыбки в груди у нее потеплело. — Зато ты в моем вкусе.

Она глянула на него.

— Ты как‑то сказал, что не любишь блондинок!

Он засмеялся.

— Для каждого правила есть исключение. И ты, моя любимая, как раз это самое исключение.

Внезапно посерьезнев, Уитни сказала:

— О, Люк, если бы ты не вернулся в долину, ты так никогда и не узнал бы, что твоя бабушка простила тебя и оставила тебе то, что принадлежит тебе по праву рождения.

— Должно быть, она надеялась, что однажды я все‑таки вернусь домой, и знала, что тогда я вспомню про тайник в письменном столе, про письма и нашу с ней любовь. Она знала, что я поищу ее последнее письмо. Так я и сделал, слава Богу, и она не обманула моих надежд.

Он взял завещание из рук Уитни и бросил его на стол. И обнял ее.

— Я так тебя люблю! — Он целовал ее до тех пор, пока голова у нее не пошла кругом, а потом погрузил пальцы в ее кудрявую золотистую гриву. — Выходи за меня замуж, моя красавица, выходи за меня завтра же. — Люк лукаво ей улыбнулся. — Ты ведь тоже меня любишь, не так ли?

— Да, всем сердцем… сильнее, чем считала это возможным.

Он опять завладел ее ртом в горячем поцелуе, от которого у нее подогнулись колени. Когда он наконец дал ей передохнуть, Уитни чуть слышно произнесла:

— Я очень тебя люблю, Люк, но…

Его брови слегка нахмурились.

— Что такое, дорогая?

Она прерывисто вздохнула:

— Ты действительно похоронил прошлое?

— Целиком и полностью.

— Но… если однажды ты начнешь задумываться, не ошибся ли насчет меня? — Она не сумела скрыть сомнения в голосе. — Что, если ты станешь думать, что я вышла за тебя из‑за этого наследства — виноградников Изумрудной долины, — а не потому, что действительно люблю тебя?

Он молчал так долго, что ее сердце задрожало. Сумеет ли он справиться с этой проблемой?

А он вдруг улыбнулся. Сначала дрогнули уголки его губ, и постепенно широкая улыбка осветила все его лицо. С озорно заблестевшими глазами он взял со стола последнее завещание своей бабушки и, прежде чем Уитни успела открыть рот, разорвал лист бумаги на сотню маленьких кусочков.

— Люк! — Она уставилась на обрывки, трепещущие в воздухе и опускающиеся на пол, точно хлопья снега — Этого нельзя было делать!

— Нельзя? — Он почесал в затылке. — Но, по‑моему, я уже это сделал!

— Но… зачем?

— Мне важно было тебя успокоить. Вопрос был только: как? Бабуля помогла мне решить эту задачу. Знаешь, как говорится: было бы желание… — Он заключил ее в свои объятия и крепко прижал к сердцу.

Уитни взглянула на него, пораженная степенью доверия, какое он ей оказал. С переполнявшей ее сердце любовью к этому мужчине, когда‑то ее врагу, она прошептала:

— Значит, теперь… партнеры?

— Партнеры навсегда, любовь моя. — Он поцеловал ее снова, очень нежно, и в этом поцелуе было обещание. — Навечно!

Теплый ветерок напевал весеннюю мелодию пешеходам, что запрудили в этот полуденный час центральные улицы Сент‑Луиса, слегка затуманенные ласковым апрельским дождиком.

Фрэнки Гранателли было, однако, не до погоды. Раздраженно увертываясь от зонтов прохожих, она буквально тащила за собой под руку свою дородную, запыхавшуюся мать. Черт знает что, столько времени приходится терять!

Разумеется, заботу о еде на свадьбе Ника по традиции следовало оставить семье невесты. Но где там! Мама так беспокоилась, так изводила и доставала всех по этому поводу, что Синтия Бауэр, мать невесты, любезно уступила право решать все вопросы относительно меню семейству Гранателли.

Фрэнки нехотя должна была признать, что понимает беспокойство матери. Ведь на итальянской свадьбе угощение, а главное, его количество — основное достоинство в глазах гостей, а в том, что присутствовать будут все до последнего родственника, сомневаться не приходилось.

Да, если подумать, вполне понятно, почему мама не хочет оставаться в стороне. Она не могла взять в толк лишь одного — ее‑то зачем втягивать во всю эту сумятицу, неужели просто потому, что ее мать, Тереза Гранателли, думает, будто недостаточно хорошо говорит по‑английски?

По‑английски мама говорит более чем сносно. И уж, во всяком случае, в состоянии договориться с каким‑то там ресторатором о том, что подавать на свадьбе сына!

Но мама думала иначе, и никакие доводы Фрэнки ее не переубедили.

— Да где же этот чертов ресторан, в конце концов? — Вопрос Фрэнки прозвучал раздраженно, и ее мать, напустив на себя мученический вид, намеренно громко вздохнула. — Он должен быть где‑то поблизости. Ты ведь этот адрес дала мне, мама? — Бросив хмурый взгляд из‑под полей своей элегантной коричневой шляпы, Фрэнки увидела наконец впереди долгожданную вывеску: «Овальный мяч». — Вот он. Ну, слава Богу!

Фрэнки невольно ускорила шаг. Может, удастся быстро договориться об этом проклятом меню и вернуться к себе в магазин, глядишь, и не весь день у нее пропадет! Она с некоторым беспокойством подумала о заготовках из фетра, которые успела выкроить сегодня утром, ей бы сейчас натягивать их на болванки, отпаривать, постепенно придавая им форму модных шляпок! А вместо этого…

— Франческа, не так быстро, per favore, [3] я задыхаюсь. Ведь я уже не молодая женщина, ты должна понимать.

Тереза потянула дочь за руку, и Фрэнки, вздохнув, пошла медленнее, заставляя себя приноравливаться к царственно‑неторопливой поступи матери.

— Я знаю, что это для тебя лишнее беспокойство, Франческа, — проговорила Тереза, перейдя на родной итальянский и придав голосу особенно трагический тон, от которого Фрэнки обязательно должна была почувствовать себя виноватой. — И мне жаль отрывать тебя от работы, но что я могу поделать? В конце концов, это свадьба твоего брата, и стол должен быть идеальным. Ники и сам бы так сказал, будь он здесь.